Дмитрий БЫКОВ: Я не знаю, что лучше: ужасный конец или ужас без конца

Из досье:
Дмитрий Львович БЫКОВ, российский писатель.
Родился в 1967 году, поступил на журфак МГУ, окончил его в 1991 году после двухлетнего перерыва на службу в армии.
Работает креативным редактором в газете “Собеседник”.
Заместитель главного редактора в “Профиле”, ведущий радиопрограммы на “Сити-FM” по выходным, обозреватель “Русской жизни”.
Печатается в большинстве российских еженедельников.
Преподаватель русского языка и литературы в средней школе.
Первую книгу издал в 1992 году.
Автор романов “ЖД”, “Оправдание”, “Эвакуатор”, “Орфография”, двух книг из серии ЖЗЛ - “Пастернак” (за нее получил самую престижную российскую премию “Большая книга”), “Окуджава” и др.
Женат, двое детей.

-Дмитрий Львович, прежде всего утолите мое любопытство, которое гложет уже долгое время. Для меня как любителя странствий одно из самых любимых ваших произведений - репортаж о путешествии в перуанскую деревушку Nahui. Заканчивается он таким абзацем: “А следующий мой маршрут проляжет, надеюсь, в Нигерию. Там есть небольшой поселок Pisda. И главный редактор позвонит мне на мобильный и спросит: “Быков, ты где?” А я ему отвечу в рифму - и это впервые будет правдой”. Вы добрались-таки в нигерийский поселок? Звонил ли вам редактор? И ответили вы ему, как хотели?
- Такая поездка стоит порядка 8000 долларов на одного, у меня сейчас их нет. В Нигерии идет гражданская война, ехать на юго-восток страны можно только с охраной, нанять охрану - только в Лагосе, так что придется ждать более спокойных времен. Интересна не Pisda сама по себе (как и в жизни, собственно): интересно ее окружение. В непосредственной близости от нее расположены поселки Suka и Gadina. Приглашаю спонсоров и отважных попутчиков. Кризис не дает осуществить и давно задуманную командировку в Логон (Чад), на истинную родину Пушкина, обнаруженную Игорем ДАНИЛОВЫМ. Насколько мне известно, поэзия там очень почитаема, национальные традиции в этом смысле огромны, есть даже особый разряд шаманов, занятых сочинением стихов, - их перевод прояснил бы корни пушкинских сюжетов, его подсознательные инварианты, но Камерун и Чад требуют за организацию поездки бешеных денег, потому что добираться из Нджамены до Логона без проводника - значит наверняка пропасть. Все равно рано или поздно я в Африку попаду - есть такая подсознательная уверенность, непонятно на чем основанная. Вероятно, для всех русских коллег и последователей Пушкина, независимо от масштаба, она нечто вроде Святой земли.

-Позвольте личный вопрос (если не хотите - можете не отвечать). Каково вам быть одновременно и варягом, и хазаром в стране, склонной больше к ксенофобии, нежели к толерантности? В чем эта дуалистичность помогала, в чем мешала? Не было ли когда-нибудь ощущения “лишней буквы в алфавите”, как у Ятя, героя вашего романа “Орфография”? Является ли ваше творчество попыткой превозмочь эту двойственность и соединить оба берега?
- Наталья Леонидовна ТРАУБЕРГ, Царство ей Небесное, исчерпывающе точно сказала о преимуществах положения полукровки. Христианину лучше сразу, с рождения, не принадлежать ни к эллинам, ни к иудеям. Меня радует, что “варяги” и “хазары” прижились в языке и стали нарицательными: каждый понимает, что за этими терминами стоит. А ощущение лишней буквы в алфавите мне знакомо с рождения, это очень стимулирующая позиция. Сам удивляюсь, но я лет 20 назад уже сформулировал это для себя - простите за автоцитату, но лучше я и сейчас не скажу: “ Новые рады заморским гостям, старые - только татарам. Старые люди идут по костям, новые люди - по старым. В стае соратников холодно мне, в стаде противников тесно. Нету мне места на этой земле. Это и есть мое место”.

-Явам очень благодарен за то, что вы вернули меня к толстым книжкам. Но чем дольше читаю, тем больше поражаюсь объему написанного вами при неснижаемом качестве. Люди сегодня столько не читают, сколько вы пишете. Я нафантазировал несколько мотиваций такого не умещающегося в голове трудолюбия. Изложу их вам, а вы уж выберите ту, что ближе к истине. Версию “книжки ваши большие, поскольку вы и сам большой” сразу отметем как неполиткорректную. Вот остальные:
1. У вас обостренное чувство абсолютной ценности времени, когда - по Пастернаку - его жалко тратить даже на переваривание пищи.
2. Вторая версия - тоже “пастернаковская”: “Надо ставить себе задачи выше своих сил, во-первых, потому, что их все равно никогда не знаешь, а во-вторых, потому, что силы и появляются по мере выполнения кажущейся недостижимой задачи”.
3. Жесткая самодисциплина и сверхъестественная загруженность работой - это попытка защититься от окружающего хаоса.
4. У вас дома нет телевизора.
- У вас, Вадим, был шанс получить мой личный приз для журналиста, который не спросит меня, как я все успеваю. Теперь, увы, эта ценная вещь останется у меня. Ничего, кроме банальностей, многократно повторенных, я вам ответить не могу. Этот штамп - насчет патологической плодовитости - прилип ко мне давно и, как большинство штампов, никакого отношения к реальности не имеет. Я пишу очень мало, успеваю - того меньше. Не дерзаю сравнивать себя с ТОЛСТЫМ, ГОРЬКИМ или Иваном ФРАНКО, не потерпел бы сравнения с большинством детективщиц, но посмотрите на Юлию ЛАТЫНИНУ, на Андрея КОЛЕСНИКОВА (“КоммерсантЪ”), на западных коллег, от КИНГА до ИРВИНГА или МАКЬЮНЕНА… Много писать - нормально. Миф о том, что гений должен писать скупо, цедить по словечку, неделями шлифовать каждую запятую, насаждается людьми малоодаренными и медлительными, что, кстати, часто совпадает, поскольку интеллект - это еще и быстродействие, как у хорошего компьютера. Как правило, на пике таланта и энергии люди пишут быстро и много. Разговоры о “шлифовании” и “работе над словом” - признак упадка либо болезненной зависимости от чужого мнения. И то и другое - начало деградации. Наверное, когда-то доживу до этого и я, но тогда, надеюсь, у меня хватит честности признаться, что я просто стал медленнее соображать.

Что касается мотиваций, верны все перечисленные вами, кроме “обостренного чувства ценности времени”. Я боюсь смерти и не верю в загробную жизнь, хотя в Божьем бытии не сомневаюсь, однако время, потраченное на игру с детьми или на общение с любимыми людьми, вовсе не кажется мне потерянным. Более того, если не устраивать себе всяких пленительных просветов вроде собирания грибов, дурацкой поездки, увлекательного компьютерного квеста или дружеского общения, с ума сойдешь и ничего не напишешь. Как в городе должен быть сквер, так и в жизни должен быть воздух. Нет у времени никакой абсолютной ценности.

-Несмотря на поглощенность журналистикой и писательством, вы отправились в школу преподавать литературу и недавно возили два своих девятых класса к Пушкину на Мойку. Вас настолько разрывают знания, что необходимо раздать их ученикам в режиме фул-контакт?
- Full contact в моем понимании - нечто иное, и как раз этого у меня со школьниками нет. Насчет потребности делиться - тоже мимо, скорее у меня есть потребность подзаряжаться от них. У меня с одним приятелем появилась недавно идея подросткового журнала, а то эта ниша сейчас идеально пуста, - и в этом смысле школа дает чрезвычайно ценную информацию. Оказался я там полуслучайно - в одном ток-шоу сказал, что преподавал когда-то и что охотно вернулся бы к этой практике. Меня пригласила частная школа “Золотое сечение”. Теперь я веду там русский и литературу и должен сказать, что это большое наслаждение. Только на этой работе, пожалуй, я чувствую себя приносящим реальную пользу. Потом, дети любят журналистику, им нравится помогать в каких-то делах, я охотно их использую для сбора досье на некоторых персонажей или для ближних нетрудных командировок - в общем, чувствую себя то ли Холмсом в компании беспризорников, то ли Томом Сойером, дающим покрасить забор. Плюс очевидная польза - я перечитал “Евгения Онегина” под совершенно новым углом и увидел там прежде всего месть РАЕВСКОМУ, книгу о ненависти к светской молодежи, к “модной тусовке”, на которую автор хотел походить и которую все-таки презирал. Сергей ЮРСКИЙ со мной не согласен, а я вот вижу так.

-Когда я впервые позвонил вам, то вы чуть ли не сразу предложили: “Встретиться в Москве и выпить - не проблема”. Неужели времени хватает еще и на это? Ведь выпивка - мощнейший хронофаг, особенно на следующий день после приятного времяпровождения. Или вы счаст­ливо избавлены от последствий, которые называются бодун?
- Выпивка - давно уже псевдоним обычных посиделок в любимых местах, в “Рюмочной” на Никитской, скажем, или в “Сим-Симе”. Я не пью последние лет семь, с тех пор как обнаружил у себя склонность наутро после возлияний испытывать сильнейшую и беспричинную тревогу. Никаких других последствий сроду не было, но эти приступы были тяжелей всякого похмелья. Связь между ними и выпивкой я быстро установил и теперь ограничиваюсь двумя-тремя рюмками, предпочтительно чего-нибудь крепкого вроде “Арцаха” или абсента. Почему-то это действует меньше.

-Заканчивая тему “О времени и о себе”, все-таки предположу, что вы обладаете золотым ключиком от потайной дверцы в параллельный мир, богатый неисчерпаемыми запасами времени. Спокойно там творите, а потом возвращаетесь в исходную временную точку…
- Тут что-то есть, потому что в иной момент я действительно не понимаю, откуда берется текст. Садишься за компьютер с ощущением полной неумелости, утраты всех способностей и непонятности, что писать дальше. Начинаешь барабанить по клавиатуре - и откуда-то оно начинает приходить. Самый трудный момент - отогнать страх, перестать играть в “Сапера” и начать писать, а потом уже не оторвешься. Я человек инерционный, смена занятий дается мне тяжело.

-Нет ничего необычного в том, что автор любит своего героя. Но в ваших отношениях с Пастернаком (именно не “к Пастернаку”, а “с Пастернаком”) в одноименной книжке из серии ЖЗЛ мне привиделось ощущение в буквальном смысле кровного, генетического родства. Причем на протяжении книги эта связь эволюционирует. Когда вы пишете о юных годах поэта, в ваших словах порой сквозит по-отечески любящая снисходительность. Когда рассказываете о зрелости Бориса Леонидовича - текст пропитан сыновней почтительностью, граничащей с восхищением. Пастернак и в самом деле до такой степени ваше всё, что вы чувствуете себя его родственником?
- Ну что вы. Никакой взрослой снисходительности (жаль, если так кажется), а мысль о генетическом родстве показалась бы мне непозволительно самонадеянной. Тут другое - Пастернак сформулировал и жизнью проиллюстрировал несколько важных положений, определяющих, как мне кажется, смысл русского христианства. Русское христианство - особое, со множеством уточнений, “привязок к местности”, поправок на национальный колорит и пр. Великий труд - привязать всемирное учение к национальной почве. Над этим начал работать еще Толстой, но Пастернак, как мне кажется, не обладал толстовской гордыней, а потому преуспел больше. Так или иначе, его опыт неизбежен для любого, кто в российских условиях сделает этот выбор. Отсюда и ощущение родства - он здесь уже был и расставил вешки. Идешь, как за проводником.

-Как бы то ни было, а черты литературного родства видны невооруженным взглядом. В доказательство - два примера. И “Доктор Живаго”, и ваш “Эвакуатор” заканчиваются стихотворными циклами. А вот еще позволю себе цитату из “Пастернака”: “…и железная дорога окончательно утвердится в качестве романного лейтмотива, пронизав все действие: герой все едет куда-то помимо воли, в полусне, бесконечно… а в конце бредет по шпалам… и никуда с этого пути не сойдешь: предначертание”. Кажется, из этого абзаца вырос весь ваш роман “ЖД” (хотя, возможно, сам абзац был написан и позже), в котором русские люди строят железную дорогу по периметру своей страны. Этот образ стал фундаментом для вашей теории о цикличности русской истории. Знаю, что вы неоднократно излагали ее, но, пожалуйста, попробуйте еще раз: возможно, кто-то из наших читателей с ней не знаком.
- Вадим, это долго. Все изложено в более или менее компактном виде в книге “Хроники ближайшей войны”, в цикле “Философические письма”, разбросано по многим статьям, и повторяться не хочется. Если в самом общем виде, то христианство размыкает историю, выводит ее из круга, потому что в сообществах, где у людей есть надличные принципы и способность к самопожертвованию, жизнь поневоле не сводится к выживанию, а история - к циклическому повторению. Во всех прочих сообществах круг замкнут. В России, которая христианской страной, боюсь, пока так и не стала, - наблюдается повторение одного и того же четырехтактного цикла: революция - заморозок - оттепель - застой. Чтобы вырваться из этой ловушки, надо, чтобы люди во что-то верили и чего-то осознанно хотели, а не самоустранялись от делания истории, как поступает сплошь и рядом наш народ. Впрочем, наверное, ему это зачем-то нужно. В конце христианской истории неизбежен Апокалипсис и превращение (“Что не имеет конца - не имеет смысла”, - говорил знаменитый литературовед Юрий ЛОТМАН.), а у нашего кольца нет конца. Имеет ли оно смысл - другой вопрос. На это я пытался ответить в “ЖД”, описывая промыслы и замыслы коренного населения. Думаю, это самое перспективное, что можно делать сейчас в литературе. Коренное население остается неисследованным, а там много чего наверчено.

-На мой взгляд, кольцевая дорога - образ несколько упрощенный и линейный; здесь, вероятно, больше подошла бы замкнутая спираль. Или лучше - лента Мёбиуса (впрочем, на этих образах романа не построишь), когда какое-то явление со временем превращается в собственный антипод. Вот пример: несколько утрируя, можно сказать, что последние 20 лет прошли для России под знаком фамилии “Собчак”. Только в 1990-х имелся в виду Анатолий Александрович, а в 2000-е - Ксюша. Как стали возможны подобные символичные метаморфозы?
- Ксюша и Анатолий Александрович символизируют совершенно разные вещи. Впрочем, историо­софская схема у каждого своя, каждый строит такой мир, в котором ему подспудно приятнее было бы себя ощущать. Может, мне по каким-то тайным причинам удобна моя теория. Но пока, к сожалению, Россия подтверждает соображение о цикле. Самое ужасное - думать, что мир хаотичен, а любые наши схемы лишь призваны его обустроить, обуютить для нас, и некоторые предпочитают, по-набоковски говоря, “томиться пестрой пустотою”. Но мне так неинтересно.

-Развитием теории цикличности стала ваша мысль, высказанная в соавторстве с Александром ГАРРОСОМ в памфлете “Время глума”, о повторяемости доминирующих культурных стилей. По вашему мнению, “мировые войны перешли в формат мировых кризисов, когда умирать не за что”. И гламур как “показатель критического уровня зажратости”, “эстетизация потребления, сопряженная со всемерным замалчиванием и уничижением производства”, которая “возникает во всяком обществе, стоящем на пороге катастрофы”, - сменяет мобилизационная риторика. (Должен заметить в скобках, что вашему гедоническому и жизнеутверждающему облику не слишком идут апокалиптические пророчества.) И все же, до каких пределов, по-вашему, дойдет катастрофа в России?
- Насчет гедонизма: “Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих”. Правда, говорит это Воланд, но в том и соблазн, что дьявол иногда говорит правду, чтобы тем вернее соврать потом. Апокалиптические пророчества, говоря серьезно, как раз чаще всего исходят от людей, любящих жизнь: им страшно, что все погибнет, им жалко всего этого… Впрочем, апокалиптическое мироощущение от гедонизма или аскезы зависит мало: БЛОК, скажем, не был гедонистом (как не был и аскетом), а самым ярким пророком гибели в русской литературе был именно он. Тут другое - может быть, прав ЛЕНИН, и апокалиптическое мышление свойственно представителям исчезающих классов.
До каких пределов дойдет катастрофа в России - не знаю, ибо она развивается в двух планах. В духовном она, собственно, уже близка и чрезвычайно масштабна - люди забыли простейшие правила, от орфографических до гигиенических. Никому уже не западло радоваться чужой смерти или издеваться над инвалидом, почти все чувства добрые осмеиваются в зародыше, сама мысль о бескорыстии вызывает агрессию и т.д. Изолгалось все, оппозиция стоит власти, бежать некуда. Насколько это отразится на так называемом реальном плане - в смысле разрухи, погромов или падения рубля - не знаю, и думаю как раз, что здесь Россия будет благополучнее многих стран. Коротко говоря, у нас самый большой зазор между тем, как страна живет, и тем, как она думает. Есть огромная подушка безопасности между идеологией и образом жизни. Если бы российская реальность соответствовала состоянию умов, мы жили бы в ледяной пустыне и непрерывно истребляли друг друга. К счастью, в России между властью и народом, между официальной идеологией и жизнью, между головой и руками - “дистанция огромного размера”. Так что больше всего мы сейчас похожи на вполне здорового, жизнеспособного и даже упитанного олигофрена: посмотрите на новое русское кино, где все очень прилично обстоит с бюджетом и практически никак - с сюжетом. Как-нибудь выплывем из кризиса, и я не знаю, что лучше - ужасный конец или ужас без конца. В общем, я не готов жертвовать двумя третями страны ради ее радикального обновления и выхода на линейный путь. Пусть живет, как живет, - в такой жизни есть свои преимущества.

-Не кто иной, как вы, написали: “В конце скрывается начало”. На какие новые начала после возможной катастрофы стоит уповать?
- Как я уже сказал, катастрофы не будет. Будет медленный распад, который затянется еще века на два-три. Именно поэтому ждать какого-то начала тоже весьма наивно. Если серьезно, циклическая теория предполагает один нюанс, а именно: в четные века цикл проходит жестче, а в нечетные, когда память о былых катаклизмах еще свежа, все происходит в soft-варианте. Сравните: XVI, XVIII, XX века - ГРОЗНЫЙ, Петр, ЛЕНИН-СТАЛИН… И нечетные: Алексей Михайлович, Николай I, ПУТИН… Думаю, реальные катаклизмы - прежде всего территориальный распад с утратой почти всей Сибири - Россия может испытать после того, как путинизм сменится бурной и талантливой оттепелью (Вот когда доживем до новых Толстых и Достоевских!). Хорошо бы дожить. Как бы мне только не оказаться среди этой оттепели кем-нибудь вроде Степана Трофимовича Верховенского. А обернется она, как двести лет назад, террористическим застоем, т.е. котлом, который неумело латают. Где-то в конце XXI - начале XXII веков все это взорвется с такой силой, что напомнит Великий Октябрь, а этого взрыва империя может уже и не перенести. Впрочем, все это - без поправок на мировую историю, которая ведь тоже происходит и как-то на нас влияет.

-Сегодняшнее состояние российской печати и ТВ (впрочем, и казахстанской тоже) можно охарактеризовать цитатой из ИЛЬФА и ПЕТРОВА: “Наши читатели не нуждаются в умственных упражнениях, а нуждаются они, Зосенька, в специальном отделе шашечной игры”. Сам я начинал работать еще при БРЕЖНЕВЕ и смею уверить, что такой интеллектуальной деградации СМИ, как сейчас, при советской власти точно не было. После бума журналистики в 1990-е сегодня не только думающему человеку, а даже и тому, кто помнит, что была такая привычка на Руси - думать, найти для себя в прессе и особенно на ТВ практически нечего. Это отупление ведется же сознательно и целенаправленно. Но зачем?
- Ответ на этот вопрос вы знаете лучше меня, и он очевиден: так стабильнее. Не думаю, что дело в коммерциализации, просто речь идет о безотчетном и безошибочном инстинкте самосохранения, который у нации очень развит. Всегда, когда появляется шанс начать жить и думать, она, - только что столь активная, читающая толстые журналы, ходящая на митинги, стремительно окукливается и засыпает. Что ценно, это никак не зависит от денег: в начале девяностых народ был нищ и политизирован, а в середине - нищ и дезориентирован. В застой он был полусыт и готов к переменам, а сейчас полусыт и панически их боится. Все зависит от фазы: ход поезда не зависит от того, идет он через леса или степи, через зиму или лето. Он зависит от рельсов, а они проложены не нами.

-На фоне деградации СМИ в период нового застоя, на мой взгляд, расцвела русская литература. Владимир СОРОКИН объяснял мне это так: “Россия - это большая медведица. И, когда она впадает в спячку, ей снятся сны. Вот эти сны и есть русская литература”. Однако у этого взлета - своя особенность: В литературных чартах - сплошь антиутопии, причем именно что от нефантастов: ваши “ЖД” и “Эвакуатор”, сорокинские “День опричника” и “Сахарный Кремль”, пелевинские вещи, да даже пародийный “День отличника” Макса КОНОНЕНКО. Вы с чем это связываете?
- Да нет никакого литературного подъема. Антиутопии пишутся от сознания своей греховности, тайной вины, смутного неблагополучия, - тайная тревога сильней осознанной, а мы утратили инструментарий для этого осознания.
-Не могу не задать “казахстанский” вопрос. После распада Союза у России по-разному складывались отношения с бывшими советскими республиками. С прибалтами они - на точке замерзания. С социалистической Белоруссией, киргизами, узбеками, туркменами и таджиками - вечный торг за газ, кредиты, военные базы. С Украиной - разрыв. С Грузией - война. И только добрососедство с Казахстаном никогда не ставилось под сомнение. Да и пути развития у обоих наших государств оказались весьма схожими. Так неужели общность углеводородных недр оказалась сильнее общности генетических корней?
- Думаю, здесь дело не в общ­ности углеводородных недр, а в сходном механизме проживания истории, в наличии той же азиатской “подушки” - зазора между народом и властью, идеологией и жизнью. Во всяком случае, сколько могу судить по казахским друзьям, они понимают все ничуть не хуже, чем мы, и не менее охотно мирятся со своим довольно умеренным тоталитаризмом, коррупцией и прочими механизмами откупа народа от государства. И потом, Казахстан большой, равнинный - сам пейзаж способствует некоторому спокойствию и стоицизму. У меня был казахский стишок о Джезказгане и Караганде - “Вот так и жить, как эта щетка, сухая, жесткая трава, колючей проволоки тетка. Она жива и тем права”. Ну и так далее - я это написал, возвращаясь автобусом из Джезказгана, куда ездил к великому вашему поэту Юрию ГРУНИНУ. Великому, верьте слову. Очень надеюсь, что у вас выйдет наконец его трехтомник.

- Спасибо за беседу.
- Спасибо за вопросы, я уж и самому себе редко такие задаю.

Вопросы задавал Вадим БОРЕЙКО